1.
Он знал, что когда плотная и влажная плоть ещё не извергла на свет его маленьких биологический кокон с жаждущей крови жизнью в мелком и хлюпающем сердечке, не было ничего, была только девственная плева неба и черные, безликие и бесполые люди ходили по погружённой в войну тьмы и тьмы земле. Они ходили и умирали на ходу, падали, тут же гнили, разлагались, делились, копошились могильными червями на останках друг друга, пытаясь высосать всё ещё сохранившееся тепло из своих подохших товарищей. Но однажды плеву неба порвал огромный член солнечного света и на матку земли вылился сок жизни. В эту ночь, бьющую электрическим светом в глаза, в родильном отделении на холодном кафельном полу копошилось маленькое, упавшее со стола создание, покрытое слизью, горящее желанием дышать, но не могущее сделать этого без чужой помощи. Потом шлепок. Первый глоток воздуха в раскрытый рот, из которого не издано ещё было ни одного звука. Вода.
Он рано понял, что он другой. Тени обступали его каждую ночь. От них пахло землёй, разлагающейся под влиянием жидкости плоти. Он никогда не видел их лиц, но по силуэтам было видно, что лица их были распухшими. Порой можно было различить могильных червей, копошащихся под кожей его ночных гостей. Сначала Он содрогался от ужаса. Потом привык. А иногда он плакал кровавыми слезами. На утро на подушке он видел следы крови, смешанной с землёй. Так проходили дни, недели, месяцы. Тени всё приходили. Он всё плакал. Когда похожая на змею кишка ночи охватывала его, сдавливала, так, что хотелось кричать, сокращалась, громко причмокивая и шурша, его глаза загорались, как городские фонари загораются самыми тёмными ночами, потрескивая, когда глупые комары и мошки попадают на раскалённое стекло лампочки, что бы навсегда остаться на ней, приваренными к стеклу. Рот его наполняла злая слюна, которая, почему-то, была солёная и пахла железом, как нож, как тесак, которым отрубают головы откормленным коровам на соседней ферме, что бы потом делать из их черепов дома для трупных белых червей. Порой ему в голову приходила мысль, что ночь только кажется ему кишкой, а на самом деле представляет собой могильного червя, только огромного и чёрного почему-то. Возможно от голода. А потом, когда видение исчезало, ему в глаза резко било лезвие рассвета и вновь и вновь казалось, что произошла дефлорация вселенной, с помощью хирурга, мастерски орудующего своим скальпелем по девственной коже молодой девушки, боящейся первых ощущений, когда рвутся её внутренние органы. Видя, как серые массы беспричинно ползут в разные стороны, он унывал. В его груди червём-пожирателем зрел гнев. Когда ему исполнилось двенадцать, он впервые излил свою стальную злобу на человека. Крюки его ледяной агрессии пронзили противный обвисший живот и жир на груди и руках грязного вонючего животного, одетого в сытую ночную хмарь и туманный плащ. Ночь напилась тогда до отвала. Не переставая рыгать и булькать, она подхватила тело, разваливающееся на смачные куски, и уволокло его в свою подвальную обитель, что бы предаться там своим любимым утехам. А Он отвернулся. Он не желал смотреть на это, понимая, что ещё рано. Он не открыл ещё в себе силы жрать, и быть сожранным.

2.
…Ночь... Хмарь… Тварь... Грязь... В мразь... Вперёд... Движения резкие... Боль... Пот... Стон... Нож... Блеск... Луны... Рассекает... Ночь... Хмарь... Тварь... Грязь... В грязь... Лицо... Дождь пошёл... Гром... Вперёд... Назад… Автостоянка... Час ночи… Мокрые волосы... Стон... Вены вздулись... Багровые... Как черви... Звёзды... На небе – сотни... В глазах – три... Вперёд... Назад... Вверх... Капля... По губе... В рот… Корка глазного яблока... Слеза… Сигнализация…
…Вены вздуваются синие-синие, как будто реки выходят из берегов, надувая плёночные трубы, в которые закованы нерадивыми строителями, словно миллионы сперматозоидов рвутся к своей цели потоки крови, и если прорвутся… Конец…
…Багровые отблески огонька сигнализации на стёклах автомобиля. Рёв, выхлопные дымы, стоны…
…Как черви дёргаются провода под капотом, как черви волосы в лицо, в глаза. Пытаются их выколоть. Превратить в белую жидкость, вытекающую из глазниц в чёрную смолистую ночь. Белое и чёрное… Следы спермы на чёрной обивке кресел…
...Звёзды. А на небе звёзды. Как глаза волков из темноты леса, как тысячи открытых на теле пор, старающихся хором закричать о силе наслаждения и боли…
…На небе сотни. Как следы от колёс невидимых колесниц оргазма, сеющих на полотне миллионы искр, ожидая, когда они произрастут в такое же количество игл, которые будут колоть тела, связанные в клубок, иглами…
…В глазах три звезды. И всё.… Только три звезды…
…Вперёд.… Или назад? Так тяжело уловить ритм движения. Вверх…
…По губе шрамом стекает капля, разделяя губу, как нож, напополам… All you need is love…
…В рот, как в жерло кровоточащего вулкана срывается капля. Внутри что-то клокочет, горит. Как будто завёлся кто-то иной. Никогда не было такого голоса, только сейчас. Чужой, незнакомый, похотливый…
…Ночь... Хмарь… Тварь... Грязь... В мразь...

3.
Круговорот боли. Под мягкой, пахнущей мускусом, кожей поселились страшные черви-нервы, взрывающиеся каждый раз от запахов и видений ночи, от тихого шороха одежд и визгов во тьме.
И голоса… Голоса…
Тысячи, сотни тысяч голосов наполняют черепную коробку беспрерывным гулом электропоездов, кажется, что слышно, как потные пассажиры последних электричек метро вываливаются на асфальт дороги…
Потом вдруг головокружение, лёгкое покалывание пальцев, и другие звуки… Звуки внутренних органов, рвущихся наружу, крики людей, захлёбывающихся в собственных соках…
Это был первый раз, когда она с ним заговорила. Ночь открыла своё мерзкое анальное отверстие, и дохнула на него смрадом помоек, моргов и людских страданий… Её голос напоминал скорее шипение, смешанное с шорохом павшей в боях с ветром листвы, гулкие раскаты сердца, когда лежишь на смятых ушах, когда пульс прощупывается, но не прослушивается. Она сказала: «Повтори».
И он повторил. Следующая ночь была темна. Она постаралась на славу. Колодец двора накрыл купол ещё девственного неба, и лишь одна звезда-клитор сияла над его головой. Она мигала, вибрировала, призывая луч снова пройти мимо неё, массируя, вводя в прострацию, доводя до оргазма движениями. А сейчас, как будто издеваясь, небесная блядь потекла. Дождь разразился не на шутку…. Но ему это не мешало…
Первая была молодая, с проводами волос на голове, запутавшимися, свернувшимися в тошнотворный розовый клубок. Прыщавая каша её лица вызывала у него отвращение. Когда сталь, зажатая в пещеру его кулака, рассекала воздух снова и снова, змееподобные отростки её волос пытались укусить его, желая утянуть его с собой в желудок ночи, в который проваливались сами. Лишь когда от её лица осталась кровавое месиво, когда её одежда превратилась в жалкие лоскуты, а ноги подкосились, как трава, срубленная острой косой, он успокоился. На этот раз он оспорил право ночи на добычу. Он вырвал ей язык, и положил за шиворот. Так бесившие его глаза он вытащил и повесил на болтающийся невдалеке провод…

…Корыто двора захлебнулось жидким отбросом человеческого страдания, как унитаз захлёбывается мочой. Густой туман безвременья скрыл под своей плотью кишку ночи. Лишь огромный имбицильный взгляд луны, как взгляд карлика-Дауна с огромной жестокостью смотрел сверху, да звезда-клитор продолжала сокращаться. Рёв мотоциклов, доносившийся из далёкого параллельного измерения улиц и мостов, нарушал скорбный траур разряженного воскового воздуха, привнося в музыку отчаяния звук колёс, скрежет тормозов, блевотню выхлопных труб…

Но его это уже не волновало. Он бежал дальше по лабиринтам города, ища следующую блядь, которую необходимо отдать на съедение кишке, что бы его самого не съели. Такова была дань. И вторая нашлась. Она стояла на углу огромной руки улицы и уродливого отростка, дороги во дворы. Подходя к ней со спины, он чувствовал, как что-то новое просыпается в его сознании. На этой была короткая противозачаточная юбка, тошнотворного цвета зелени и рвоты кофта. И парик. В том, что это парик, он не сомневался ни секунды. Слишком мёртвым воздухом от него веяло. От шлюхи же пахло нафталином, не выветрившейся спермой и потом, который вовсе не соответствовал представлениям человека о запахе женщины. Она почти спала на своём рабочем месте. Это её и погубило. Одним движением нож вскрыл горло. Сипящий звук уже никто не слышал, он утащил обмякшее тело во двор. Сейчас он осознавал всё в новых красках. Пропала пелена с глаз, ему всё виделось в почти нормальном свете. Её язык он тоже вырвал. Потом хотел уйти. Вернулся. Распорол юбку. Смотрел. Нет. Это не Она. Хотя кто Она, он и не ведал. Кишка ночи мирно ждала…
Первая кровь была пущена…
Потом были другие. Они смешались в его сознании в один бесконечный круг кровавых масок, выпущенных на асфальт кишок, серых, раздувающихся от воздуха лёгких…. И везде его преследовало хлюпанье и шамканье ночи.

…Главное не быть сожранным! Не быть… сожранным…. Не быть…. Жрать… самому.… И он жрал…

Была одна с собакой. Маленькой, злобной и глупой. Собаку он убивать не стал. Кишка ночи не ела страдания собак, а он уже наелся. Стоило ему было открыть рот, из которого пахнуло гниющей плотью, как собака заскулила и убежала. Коллекция языков у него разрослась до небывалых размеров. Этот уже некуда было деть, и он понёс его в руках.

…Ночь подходила к концу. Плева неба напряглась, в который раз пропуская в себя свет. Клитор-звезда почти пропал с небосвода и только луна ещё сиротливо взирала откуда-то слева на кровавое действо…