Я очень старый человек, мне уже недолго осталось. Большую часть жизни я прожил советским человеком, в стране, где все мы были одинаково равны или бесправны, как нас учат последние 20 лет.
Я родился в Ленинграде, куда, тогда еще в столицу Российской империи, из города Гапcаль (Хаапсалу) Эстляндской губернии, в конце XIX века переехал мой дед. Как и многие эстонцы в то время, он поехал в большой город в надежде изменить свою жизнь. Дед всю свою жизнь проработал в сталепрокатной мастерской на Путиловском заводе. В 1903 году он единственный раз съездил к себе на родину и привез оттуда мою будущую бабушку.
Далее...
Моя семья старалась держаться подальше от политики, поэтому и мой дедушка, и мой отец были простыми, но уважаемыми рабочими. Жили они небогато, но счастливо. Их дом был открыт и для русских, и для эстонцев, которые, между прочим, пользовались большим уважением среди пролетариев Петрограда-Ленинграда как трудолюбивые и старательные рабочие. Дед не дожил до войны, он умер в 1939-м. Отец очень хотел съездить на родину своих предков, но выбраться до войны в соседнее буржуазное государство советскому человеку было почти невозможно.
Мне было 16 лет, когда началась война. Я помню бомбардировки моего родного Лининграда, помню, как горели хлебные склады и как кто-то произнес слово «голод». Я пытался попасть на фронт, но вместо этого пошел на завод, где когда-то работал мой дедушка и откуда на фронт ушел мой отец.
Мы работали день и ночь, с октября я вообще перестал ходить домой. На заводе было теплее, да еще я боялся умереть один. Моя мать погибла в одну из первых бомбежек, от отца пришло с фронта только одно письмо – после войны я узнал, что он погиб в первом же бою под Можайском. Я и мои товарищи спали возле тех станков, на которых работали; один спал, второй работал, потом менялись. Так можно было выжить: когда работаешь, не так ощущаешь голод, и вроде бы смерть, которая была рядом, отступала от тебя. Несколько раз после смены я приходил на место, где спал мой напарник, но уже не мог его разбудить. Мне повезло, я был молод – и я выжил.
Весной 1943-го я попал на фронт. Здесь тоже везде была смерть. Наверное, солдаты-оккупанты, которые пришли на чужую землю, мечтали о добыче и богатстве, но мы, те, кто сидели в окопах Ленинградского фронта, мечтали только об одном – прогнать смерть из нашего города. Гнать ее как можно дальше от наших домов.
В начале лета 1944 года, под Нарвой, я впервые услышал такой родной и близкий мне эстонский язык – язык моей бабушки, которая пела мне на нем колыбельные. Эта речь раздавалась с другой стороны линии фронта. Вскоре на тех самых Синимяэских высотах, где теперь собираются бывшие солдаты гитлеровской армии, меня тяжело ранило осколком мины.
Я не знаю, за какую свободу дрались эстонские легионеры, знаю, за что дрался я сам: чтобы снова не было голода, чтобы больше не видеть, как умирают люди на улице и как дети везут в саночках на кладбище, которое появилось в сквере рядом с их домом, свою мать. Я хотел покончить с этим раз и навсегда. Я уверен, что и те, кто были со мной в одном окопе, также хотели этого. Нам не нужны были чужая земля, имущество, мы не хотели отнимать чью-то свободу.
Мне больно и горько было видеть то, что происходило в Таллине в апреле 2007 года. Одно дело с почестями перенести тела похороненных в центре города солдат, солдатами какой бы армии они ни были, на Военное кладбище, раз по их теперешним могилам ходят люди, другое дело – сделать то, что сделали эстонские правители. Они не хотели отдать почести людям, спасшим мир от Гитлера, они хотели показать, кто в Эстонии хозяин. А солдата, склонившего голову над могилами павших воинов, вновь и вновь какие-то вандалы заливают краской, пытаясь тем самым выразить свою ненависть к России.
Но меня возмущают не они, таких перевертышей я много видел за свою жизнь, вчера они кричали «Слава КПСС!», сегодня кричат «Русские – оккупанты», а завтра, возможно, будут кричать «хайль». Меня возмутили эстонцы, все-таки я наполовину эстонец. Как можно верить в то, что Гитлер мог дать эстонцам свободу, как можно ставить Гитлера и Сталина на один уровень?
Мне повезло, репрессии моей семьи не коснулись. Но я не хочу оправдывать Сталина, я прекрасно знаю о 20 тысячах сосланных в Сибирь эстонцах. Но после войны я много раз был в Эстонии, я был в университетах, где преподают на эстонском языке, я видел театры – кажется, их, где играют на эстонском языке, было на душу населения больше, чем в Европе, Я везде слышал эстонскую речь. Неужели кто-то верит, что Гитлер захватил Прибалтику, чтобы сохранить наш народ и его культуру?
Но верить в пропаганду – это еще полбеды, а вот сознательно позволять себе оскорблять другой народ, глумясь над его памятью, – это опасно. Эстонцы! Для многих русских, и не только русских, для сотен миллионов людей память о прошедшей войне священна. Простой солдат Красной армии был освободителем, и, если бы не он, не было бы сейчас эстонцев.
К сожалению, я очень мало в своей жизни говорил по-эстонски, поэтому знаю плохо язык своего деда и бабушки, и не смогу написать письмо на эстонском языке. Я попросил друзей своих детей, чтобы мне помогли перепечатать и отправить это письмо в эстонские газеты. Надеюсь, его опубликуют.
С уважением,
Ветеран войны и труда,
ленинградец эстонского происхождения
Александр Янович СЕПП
